Продолжая писать, нотариус пояснил:

— Вы будете задержаны до прибытия главного констебля. Когда он приедет, вы получите возможность опровергнуть выдвинутые против вас обвинения.

— Как долго мне ждать? — спросил Энди.

— Не меньше недели.

— Вы посадите меня в тюрьму?

— Тюрьмы у нас нет, — сказал старик. — Днем придется ходить со мной по улицам, а ночью за тобой последит ночной сторож.

Энди представил, как целую неделю он будет бродить по городу под присмотром старого сторожа. Все свыкнутся с мыслью, что он преступник. Как после этого завоевать доверие местных жителей? А если он уже провалил дело и ему остается одно: вернуться в Лондон? Элиот поднимет его на смех. Епископ разочаруется в нем. Молодой человек вспомнил прощальные слова своего покровителя: «Ты справишься с этой работой не хуже Элиота, а может, и лучше, потому что ты умнее». Необходимо срочно спасать положение.

— Есть в этом городе человек, способный защитить мои интересы? — воинственно крикнул Энди.

— Бродяги так не выражаются, — пробубнил сторож.

— Закон не принимает во внимание лексикон обвиняемого, — отрезал нотариус.

— Но, сэр, на карту поставлена моя честь. Я имею право защищать свое доброе имя, иначе моей репутации будет нанесен непоправимый ущерб!

Размышляя вслух, нотариус предложил:

— Закон сформулирован достаточно четко. Но сегодня должно состояться городское собрание. Мы вправе обсудить с эденфордцами, как поступить с вами до прибытия главного констебля.

Домом городских собраний жители Эденфорда называли большой грязный сарай, стоящий рядом с Рыночной улицей. Внутри него находились стойла для скота; пол был покрыт соломой. Отцов города, которые начали собираться здесь после захода солнца, Энди, судя по всему, волновал мало. Входя, они бросали на него неприветливые взгляды. Кое-кто с подозрением спрашивал, откуда он, кто-то показывал на него пальцами. Энди, любезно отвечавший на все вопросы, засомневался в благополучном исходе своего дела.

Первым долгом собрание решило разобраться с Энди. Никто не выяснял, виновен юноша или нет, — для них он был бродягой. Горожане обсуждали, что с ним делать до прибытия главного констебля. Один из членов городского собрания — как понял потом Энди, хозяин постоялого двора — предложил временно поселить его у себя. Ему возразили, что это слишком обременительно для Эденфорда. В конце концов все сошлись на том, что если никто не согласится приютить Энди, ему придется ходить по улице вместе со сторожем.

— Пусть молодой человек поживет у меня.

Все посмотрели на говорившего. Это был приятный мужчина среднего роста, темноглазый и темноволосый. Сидящий рядом с ним великан осуждающе пробасил:

— Христианское милосердие тоже должно иметь пределы. А твои дочери? Мало ли что случится…

— Мое предложение остается в силе, — громко, так что слышали все присутствующие, повторил темноволосый, похлопав приятеля по волосатой руке и участливо посмотрев на Энди.

Иных предложений не поступило, и собрание решило, что Энди поживет у гостеприимного незнакомца.

Затем нотариус поинтересовался у почтенной публики, что делать с юношей — оставить его в зале до конца заседания или вывести на улицу. Энди удивили бурные дебаты, вспыхнувшие по этому поводу. Он и не предполагал, что здесь, в захолустье, могут бушевать такие страсти. Наконец собрание пришло к выводу, что Энди вместе со сторожем Сайресом Ферманом должен подождать снаружи. С этим были согласны все, кроме Сайреса.

Сторож повел молодого человека к выходу. Когда они подошли к двери, стоящий там человек схватил Энди за руку и угрожающе прошипел сквозь стиснутые зубы:

— Тронешь его дочек, я с тебя шкуру спущу, парень!

Сайрес Ферман готов был следовать букве, но не духу принятого решения. Он вывел юношу на улицу, а сам приник к дверям и навострил уши. Однако это было лишним. Собравшиеся говорили так громко, что даже Энди, стоявший в отдалении, слышал все.

Он понял, что речь шла об убийстве. Вверх но течению реки, недалеко от северного моста, обнаружено тело. Убийство, судя по всему крайне жестокое, произошло совсем недавно. На груди и спине убитого имелось несколько ножевых ран. Кроме того, несчастному выкололи глаза.

— Тело опознали? — Энди узнал голос нотариуса, Эмброуза Дадли.

— Да, — ответил незнакомый голос. — Это тело главного садовника лорда Честерфилда, Шубала Элкинса.

Глава 10

У Эденфорда была тайна. О ее существовании слышали почти все, но далеко не каждый знал, в чем она заключается. Были и такие, кто думал, что посвящен в нее, но на самом деле заблуждался; те же, кто действительно знал ее, стремились, чтобы остальные продолжали оставаться в неведении.

Эденфорд, расположенный на отлогой холмистой равнине между горами и рекой, славился по всей Англии своим сержем, а тонкое кружево из этого городка было известно даже на континенте. Первым жителем и основателем Эденфорда считался Вильям Честерфилд, прадед нынешнего лорда Честерфилда. На самом деле задолго до его появления на свет в этих местах жил саксонский король, о чем свидетельствовал полуразрушенный замок на склоне холма. Но ни имени короля, ни дня его рождения и смерти, ни его славных или бесславных дел никто уже не помнил.

Первым жилым строением на Эденфордской равнине стала обыкновенная хижина, которую соорудил для себя предприимчивый предок лорда Честерфилда. Получив в наследство отару овец, Вильям задался целью разбогатеть и добился этого. Его потомки продолжали расширять владения семьи. Теперь, чтобы пересечь их земли, путешественник, двигаясь на север, должен был преодолеть не менее пяти миль, прежде чем достигал предместий Тивертона — именно там заканчивалось имение Честерфилдов.

Увеличивая стадо овец и строя дома для рабочих, Вильям Честерфилд занялся производством шерсти. Его сын продолжил семейную традицию, открывая ткацкие и красильные мастерские и привлекая в Эденфорд новые силы. Внук Вильяма, отец нынешнего лорда Честерфилда, возвел особняк, расширил семейный бизнес и нанял новых рабочих. Лорд Честерфилд, унаследовавший огромное поместье, собирал арендную плату, следил за производством и ни в чем себе не отказывал.

Почти сто лет Эденфорд славился своими шерстяными изделиями, а после того как здесь поселились Мэтьюзы, заговорили и о местных кружевах.

Жена эденфордского викария Джейн Мэтьюз занималась ткачеством. Она считалась отличной мастерицей, у нее были проворные руки и гибкие пальцы. Но однообразная работа в конце концов прискучила Джейн. Молодая женщина начала мечтать о деле, которое позволило бы ей проявить свои способности. Она хотела научиться плести кружева.

После смерти матери Джейн Мэтьюз унаследовала ее скромное имущество. Среди прочих вещей там были и образцы тонкого кружева из Антверпена. Оно всегда восхищало Джейн. Ей казалось, что в нем есть что-то от летних грез и смутных, невысказанных желаний. Больше всего на свете Джейн хотелось сплести такие кружева.

Несколько лет она изучала их, всматриваясь в каждую ниточку. Наконец, ожидая появления на свет первенца, она попробовала сплести кружево сама. Когда два года спустя родился ее второй ребенок, Джейн показала свою работу соседям и услышала слова одобрения. А когда дочкам викария исполнилось десять и двенадцать лет, молва о чудесных кружевах Джейн дошла до лорда Честерфилда и он захотел посмотреть на ее работу. Качество кружева приятно удивило лорда, а возможность обогатиться на этом чрезвычайно его воодушевила. С тех пор Джейн Мэтьюз занималась только плетением кружев.

Спрос на ее изделия значительно превышал предложение, и лорд Честерфилд приказал обучить этому искусству других женщин. Хотя у Джейн было много способных учениц, никому не удавалось сплести такое же тонкое и изящное кружево, пока за дело не взялись ее дочери. К моменту смерти Джейн старшая дочь научилась плести кружева не хуже матери.

Зимой 1627 года Джейн Мэтьюз унесла чахотка. Для Эденфорда эта зима выдалась очень тяжелой. Умерли четырнадцать человек, из них девять детей. Лорд Честерфилд, как и подобает, выразил жителям города свои соболезнования, отметив, что особенно сожалеет о кончине Джейн. В глубине души он был очень доволен собой — ведь благодаря его настоятельному требованию Джейн успела обучить искусству плетения кружев других мастериц. Смерть жены викария не нанесла производству лорда Честерфилда значительного ущерба. Место лучшей кружевницы заняли ее дочери.